Роман сенчин - зона затопления. Роман сенчин зона затопления Зона затопления читать онлайн
Хроника великого потопа, или Гидра электростанции
Для остальных - чуть подробнее.
Роман Сенчин (р. 1971) - один из самых заметных и значительных современных российских прозаиков. Автор многих повестей - «Вперёд и вверх на севших батарейках», «Нубук», «Минус», «Лёд под ногами», романов «Елтышевы» и «Информация», многих рассказов и критических статей… Сегодня будем говорить о романе «Зона затопления», увидевшем свет в 2015 году в Редакции Елены Шубиной.
Сенчина принято называть автором мрачным, даже депрессивным. Сам он в прошлом году - у нас, во Владивостоке - объяснял: «Я реалист, пытаюсь более-менее объективно фиксировать некоторые - к сожалению, часто неприглядные стороны нашей жизни. Литература вообще фокусируется на проблемах, трагедиях, драмах».
Вот и в «Зоне затопления» весёлого, прямо скажем, мало: на Ангаре строится очередная ГЭС, деревни затапливают, людей переселяют… Это верхний смысловой пласт «Зоны…», продолжающей «сибирско-деревенскую» линию «Елтышевых».
Тема взята из жизни: речь идёт о построенной на Ангаре (у городка Кодинска Красноярского края, в книге он назван Колпинском) Богучанской ГЭС. Не первой и, видимо, не последней. Начинали этот проект ещё в 70-х, потом приостановили. Уже в наше время его разморозили Чубайс с Дерипаской. А сегодня под ударом – не только Ангара: нет-нет да заговорят о том, чтобы перегородить Амур и наращивать экспорт электричества в Китай…
Нельзя не вспомнить «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина, где тоже описывалось затопление, только в связи со стройкой другой - Братской ГЭС, это выше по Ангаре. «Зона затопления» даже посвящена Распутину, да и сам он появляется в тексте. Однако книга Сенчина, несмотря на все очевидные параллели, - совершенно иная, самостоятельная.
«Зона затопления» - не столь уж частый сегодня пример достоверной, серьёзной, добросовестной книги о неофисной, нестоличной, негородской жизни. Сенчин описывает ту реальность, с которой хорошо знаком. Сам он родом из Тувы, жил в Красноярском крае, позже перебрался в Москву, с недавних пор - в Екатеринбурге. «В своё время и нас в Туве коснулась стройка Саяно-Шушенской ГЭС, - рассказывал Сенчин. - Были переселения, перенесли целый город Шагонар… Объявили, что Саяно-Шушенская ГЭС – последняя, потом будем использовать силу прилива, солнечную энергию. Но прошло 30 лет - и появилась Богучанская ГЭС на Ангаре. Всё повторилось: переселения, горящие избы, слёзы. Людей распылили по Красноярскому краю, по Хакасии. Почти все получили «санитарные нормы» по 18 квадратных метров на человека. Бывало, что по одному адресу, в одной ограде, стояло три избы, в них жили три-четыре семьи. Им давали 4-комнатную квартиру на всех: три хозяйки на одной кухне, ссоры, скандалы… Я записывал истории людей, с которыми встречался, кое-что брал из газет. Так появился цикл связанных общими героями и географией рассказов, которые стали главами этой книги».
Как «Матёра» - не только о Братской ГЭС, так и «Зона» - не только о Богучане. Отношения деревни и города, утрата родовой и исторической памяти, «маленький человек», конфликт власти и населения - вот лишь несколько линий этого романа, выросшего из отдельных новелл. Книга - неприкрыто злободневная, но её публицистичность надёжно растворена в художественности. Сквозные образы – вода и кладбище. Новый и зловещий смысл приобретает слово «глубинка». А «гидроэлектростанция» отсылает к многоголовой гидре…
Вообще говоря, Сенчин описывает новый великий потоп, катастрофу пусть небиблейских форм, но отнюдь не районного масштаба.
.jpg)
«Зону затопления» кто-то назвал «Левиафаном» в прозе. Параллели действительно присутствуют, и не только в общей атмосфере: одна из сюжетных линий - человек, защищающий свою лесопилку от беспредела властей и связанных с ними бандитов. Но насколько Сенчин сильнее Звягинцева в знании реалий нашей российской провинциальной жизни! В книге всё, вплоть до мельчайших бытовых деталей, описано «изнутри», с тем пониманием, которое человеку со стороны не даётся.
…Литература, конечно, чубайсов не остановит.
Но хорошо уже то, что она ставит вопросы, фиксирует проблемы, описывает то, что с нами происходит.
Если перестанет – утонут не только сибирские деревни.
«Зона затопления», отмеченная премией «Большая книга», - это действительно большая русская книга.
Давайте искать виновных. Будем это делать на злобу дня и просто ради того, чтобы найти крайних. Делать это можно с удовольствием и довольно размеренно, смакуя в отдельности каждый неустраивающий лично тебя пункт. Допустим, есть одна неурядица, способная изменить уклад жизни определённой группы людей. Нужно эту неурядицу обрядить в человеческие одежды и скорбно выставить её примером чьего-то свинства. Собственно, «Зона затопления» – это поиски покусившихся на право существовать, дабы извлечь из этого пользу.
Будет ли польза государству от строения, задуманного ещё во времена Советского Союза? Подумать только - бешеное количество электричества, способное утолить энергетический голод самого государства и непомерный аппетит Китая. Почему бы не довести до ума и не продавать таки электричество Поднебесной? Есть единственная существенная проблема, мешающая осуществить задуманный проект, – люди.
Роман Сенчин начинает повествование не с нужд тех, чьи дома уйдут под воду. Ему важнее показать замысел правительства и олигархов, решивших просто так достроить законсервированное, случайно о нём вспомнив. Сенчин показывает не чей-то, а собственный интерес весьма прямо. Ему нужно обличить действующую власть в прегрешениях, будто другая власть могла быть более человечной и продолжать управлять государством без затрагивания заброшенных советских строек.
Опосредованно обвинив, не указывая ни на кого конкретно, Сенчин переходит к выжиманию слёз, обставляя ситуацию в чёрном цвете. Читатель не видит отрицательных моментов, будто жизнь в деревне - это рай и жить в ней хорошо. У Сенчина человек не стремится обосноваться в городе - ему милее частный дом, подворье и весенняя распутица, а до тёплых квартир, удобной инфраструктуры и прочих благ современной цивилизации ему дела нет.
Получается, законсервированной оказалась не только стройка, но и образ живущих в будущей зоне затопления людей. Они ничего не хотят менять, чему Сенчин потворствует. Пусть такая идеальная деревня продолжает существовать.
У Сенчина его герои не желают свершения перемен. Для них их нынешнее положение - это благо. Их ужасает, что земля уйдёт под воду и они вынуждены будут искать новые места для проживания. В том-то и проблема, что несколько поколений не могут адекватно трактовать какую-либо ситуацию, поскольку исходят из личного примера. Им не нужна ГЭС, но отчего вина лежит именно на ней?
Река постоянно меняет своё русло. Живущие на её берегах люди привыкли к подобному капризу своенравной природы, постоянно двигающейся вперёд и не терпящей консерватизма. Поколение Сенчина видит строительство плотин и не осознаёт, что это тоже перемена русла - их дома будут затоплены. Внутренне понимаешь, этого можно было избежать. Но и всем угодить невозможно, поэтому кто-то должен пострадать.
Другая сторона взглядов Сенчина - отсутствие перспектив в будущем. Переселенцы теряют обжитую жилплощадь, землю и налаженный бизнес, получая взамен совсем иное, к чему они не были готовы: вместо годной квартиры их выписывают в промерзающую зимой халупу. С остальным же дело обстоит ещё хуже. Это реальная проблема, справиться с которой невозможно. И это так по банальной причине - Россию населяем Мы. Поэтому подобно Сенчину искать виноватых где-то там наверху не стоит. В подвале живут такие же люди, как и во власти, а значит поиск надо начинать с себя.
Поэтому нет веры словам Сенчина, показывающего чужое человеческое горе. Он прав, когда говорит о других людях, спокойно рассматривающих чьи-то проблемы, пока подобные неприятности не стали твоими. Но в этом и заключается образ мыслей человека, о чём было сказано ранее. Так зачем было чесать голову и на кого-то пенять? Не о том говорит Сенчин с самого начала. Не о том он и продолжает повествование.
Явной цельной сюжетной линии в «Зоне затопления» нет. Читателю доступны истории людей, порой взятые ради более широкого освещения нужд переселенцев. Иногда Сенчин отходит далеко в сторону, рассказывая о том, без чего можно было обойтись. Это его право и он им пользуется.
Складывается впечатление, будто перед читателем предыстория ожидания кровавых разборок, обязанных закончиться возвращением к исходному состоянию. Этакий боевик из девяностых, лишённый должного движения, показывающий лишь действия массовки. Где-то вне страниц произведения главный герой добивается справедливости силой оружия. В самой «Зоне затопления» – пастораль и жалобы на жизнь.
Виновный Сенчиным обозначен: он не может быть для граждан страны твёрдой опорой и служить гарантией благополучия в будущем. Всего один человек! И никто другой кроме него в стране не имеет значения, как он. Это ли не яркая характеристика всего русского народа, привыкшего всегда стоять за спиной единственного ответственного? Беды каждого жителя страны проистекают от действия или бездействия оного. Он - антигерой.
Роман Сенчин
Зона затопления
© Сенчин Р.В.
© ООО «Издательство АСТ»
Валентину Григорьевичу Распутину
Глава первая
Телефонный разговор
– Привет, Володь, пять минут уделить можешь?
– Да, могу… А что случилось?
– Ничего-ничего, все нормально… Идейка тут возникла одна.
– Толя, у меня от твоих идеек всегда мороз по коже…
– Да ничего страшного. Я по Красноярскому краю езжу, и тут, оказывается, есть ГЭС-недостройчик…
– Хм, у нас, если не ошибаюсь, больше десятка таких.
– Ну вот. А эта практически готова. Процентов на шестьдесят. Бросили в начале девяностых. Плотина почти закончена, машинные залы… В общем, довести до ума ничего не стоит.
– Знаю я твое «ничего не стоит».
– Нет-нет, Володь, на этот раз действительно! Вложиться, конечно, придется, но не так чтобы…
– А зачем? Нам электричества не хватает, что ли? Ты сам докладывал о мощностях…
– Китайцы сами полсотни электростанций строят.
– Ничего, им мало не будет… Алюминиевый завод поставим. Алюминий везде востребован…
– Тебе бы лишь торговать.
– Ну, без этого нельзя – рынок. А главное-то не в этом, Володь.
– А в чем?
– Понимаешь, Володь, пуск новой ГЭС, причем мощной, стратегической, – это такой имиджевый плюс! Сколько лет, типа, всё разрушали да разрушали, высасывали советское наследство, а вот теперь взяли и созиднули в конце концов. Сами, своими руками!.. А, как?
– Не знаю… Разумно, конечно…
– А то! Толя плохого не посоветует.
– Еще бы…
– Так как, принимаешь предложение?
– Хм, такие вопросы так не решаются. Не телефонный разговор…
– Да почему? Наоборот, телефонный. Для этого телефоны и изобрели… Не с грамоткой месяц скакать с берегов Енисея… Давай, Володя, так: я набросаю указ, а ты потом глянешь…
– Какой указ?
– Ну, типа, «О мерах по социально-экономическому развитию Красноярского края». И главным пунктом сделаем пуск ГЭС, строительство алюминиевого завода. Типа, это даст ощутимый толчок развитию… Человечкам работу дадим. Смотреть страшно на них. Болтаются…
– А что за место вообще? Национальный округ какой-нибудь?
– Нет-нет, русские!
– Ну, хоть это нормально. А то опять вони не оберешься: оленьи пастбища портим, традиционный уклад нарушаем…
– Это твоих нефтяников дела. У меня чисто: электроэнергия. Плотина, пруд, и погнал вырабатывать…
– Да уж… И что, переселять кого-то придется?
– В смысле?
– Ну – пруд. Знаю я эти пруды со Швейцарию.
– Там уж в восьмидесятые почти всех переселили. Осталось тысяч пять. Маргиналы да пенсы. Еще несколько колоний – специально в свое время туда на поселение отправляли, территорию под водохранилище готовить.
– И как, приготовили?
– Да говорю: почти все готово. Я бы к тебе с сомнительным проектом и не совался… Давай, Володь, дай отмашку.
– И кто будет доводить до ума?
– В плане денег?
– Ну а в каком еще?..
– Часть мое РАО будет вкладывать, часть, думаю, надо на Олежку повесить.
– На какого Олежку?
– Ну, на Баняску. Он же у нас алюминиевым королем назначен. Хочет еще алюминия – пускай инвестирует.
– Заартачится. Ему и существующих заводов хватает.
– От возможности расти никто не отказывался. Тем более можно надавить. У тебя ведь на него много накоплено. Не захочет – поедет или в Европу от дел отдыхать, или в Забайкалье куда-нибудь шить носки. Прецеденты-то есть.
– У меня на всех накоплено…
– Да понимаю, понимаю. У меня тоже, кстати… Ну, в правильном смысле… К тому же Олежек меня киданул недавно, надо, чтоб отработал.
– И что, у вас хватит собственных средств ГЭС построить?
– Достроить, Володь, до-стро-ить. Все только рады будут, благодарны. Без дураков!.. А деньги найдем…
– Угу, в госбюджете. Или в стабфонде. Алеша истерику закатит.
– Гарантирую, туда не полезем. В крайнем случае воспользуемся английским правом…
– Это что еще?
– Ну, это долго объяснять… Сложный экономический термин…
– Так-так, началось.
– Нет, Володь, никаких этих самых, как тут в Сибири говорят. Всё в рамках рыночной экономики… Алло?
– Думаю… А кому будет принадлежать ГЭС в итоге?
– А кому у нас все принадлежит, Володь?.. Все будет правильно. И Михал Иваныча не забудем.
– А что, все мы люди, Володь. Ничто человеческое не должно быть нам чуждо… Но в первую очередь нужно думать об общем деле. Мы ведь хотим видеть Россию встроенной в общемировое пространство.
Роман Сенчин
Зона затопления
© Сенчин Р.В.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *Валентину Григорьевичу Распутину
Глава первая
Телефонный разговор
– Привет, Володь, пять минут уделить можешь?
– Да, могу… А что случилось?
– Ничего-ничего, все нормально… Идейка тут возникла одна.
– Толя, у меня от твоих идеек всегда мороз по коже…
– Да ничего страшного. Я по Красноярскому краю езжу, и тут, оказывается, есть ГЭС-недостройчик…
– Хм, у нас, если не ошибаюсь, больше десятка таких.
– Ну вот. А эта практически готова. Процентов на шестьдесят. Бросили в начале девяностых. Плотина почти закончена, машинные залы… В общем, довести до ума ничего не стоит.
– Знаю я твое «ничего не стоит».
– Нет-нет, Володь, на этот раз действительно! Вложиться, конечно, придется, но не так чтобы…
– А зачем? Нам электричества не хватает, что ли? Ты сам докладывал о мощностях…
– Китайцы сами полсотни электростанций строят.
– Ничего, им мало не будет… Алюминиевый завод поставим. Алюминий везде востребован…
– Тебе бы лишь торговать.
– Ну, без этого нельзя – рынок. А главное-то не в этом, Володь.
– А в чем?
– Понимаешь, Володь, пуск новой ГЭС, причем мощной, стратегической, – это такой имиджевый плюс! Сколько лет, типа, всё разрушали да разрушали, высасывали советское наследство, а вот теперь взяли и созиднули в конце концов. Сами, своими руками!.. А, как?
– Не знаю… Разумно, конечно…
– А то! Толя плохого не посоветует.
– Еще бы…
– Так как, принимаешь предложение?
– Хм, такие вопросы так не решаются. Не телефонный разговор…
– Да почему? Наоборот, телефонный. Для этого телефоны и изобрели… Не с грамоткой месяц скакать с берегов Енисея… Давай, Володя, так: я набросаю указ, а ты потом глянешь…
– Какой указ?
– Ну, типа, «О мерах по социально-экономическому развитию Красноярского края». И главным пунктом сделаем пуск ГЭС, строительство алюминиевого завода. Типа, это даст ощутимый толчок развитию… Человечкам работу дадим. Смотреть страшно на них. Болтаются…
– А что за место вообще? Национальный округ какой-нибудь?
– Нет-нет, русские!
– Ну, хоть это нормально. А то опять вони не оберешься: оленьи пастбища портим, традиционный уклад нарушаем…
– Это твоих нефтяников дела. У меня чисто: электроэнергия. Плотина, пруд, и погнал вырабатывать…
– Да уж… И что, переселять кого-то придется?
– В смысле?
– Ну – пруд. Знаю я эти пруды со Швейцарию.
– Там уж в восьмидесятые почти всех переселили. Осталось тысяч пять. Маргиналы да пенсы. Еще несколько колоний – специально в свое время туда на поселение отправляли, территорию под водохранилище готовить.
– И как, приготовили?
– Да говорю: почти все готово. Я бы к тебе с сомнительным проектом и не совался… Давай, Володь, дай отмашку.
– И кто будет доводить до ума?
– В плане денег?
– Ну а в каком еще?..
– Часть мое РАО будет вкладывать, часть, думаю, надо на Олежку повесить.
– На какого Олежку?
– Ну, на Баняску. Он же у нас алюминиевым королем назначен. Хочет еще алюминия – пускай инвестирует.
– Заартачится. Ему и существующих заводов хватает.
– От возможности расти никто не отказывался. Тем более можно надавить. У тебя ведь на него много накоплено. Не захочет – поедет или в Европу от дел отдыхать, или в Забайкалье куда-нибудь шить носки. Прецеденты-то есть.
– У меня на всех накоплено…
– Да понимаю, понимаю. У меня тоже, кстати… Ну, в правильном смысле… К тому же Олежек меня киданул недавно, надо, чтоб отработал.
– И что, у вас хватит собственных средств ГЭС построить?
– Достроить, Володь, до-стро-ить. Все только рады будут, благодарны. Без дураков!.. А деньги найдем…
– Угу, в госбюджете. Или в стабфонде. Алеша истерику закатит.
– Гарантирую, туда не полезем. В крайнем случае воспользуемся английским правом…
– Это что еще?
– Ну, это долго объяснять… Сложный экономический термин…
– Так-так, началось.
– Нет, Володь, никаких этих самых, как тут в Сибири говорят. Всё в рамках рыночной экономики… Алло?
– Думаю… А кому будет принадлежать ГЭС в итоге?
– А кому у нас все принадлежит, Володь?.. Все будет правильно. И Михал Иваныча не забудем.
– А что, все мы люди, Володь. Ничто человеческое не должно быть нам чуждо… Но в первую очередь нужно думать об общем деле. Мы ведь хотим видеть Россию встроенной в общемировое пространство.
– У, перестань… Вообще-то, конечно, если верить твоим словам, проект интересный.
– И интересный, и полезный. Тебе, Володь, в первую очередь полезный. Войдешь в историю России… Алло, Володь, ты куда пропал?
– Что ж, можно попробовать.
– «Попробовать»… Это слово должно исчезнуть из твоего лексикона. Нужно тверже быть. «Решить», «сделать», «реализовать»!
– Все-все, перестань. И так голова пухнет.
– В общем, пишу рыбу указа, а ты Баняску подготовь. Пускай впрягается.
– Может, посоветоваться, собрать специалистов?
– Да что ж это?! Советская власть десять лет уж кончилась, а ты все – «посоветоваться». Скажи еще, политбюро собрать. Дело надо делать, Володь, а не советоваться… Ты для дела Россию на руки поднял.
– Толя, я устал тебя слушать. Даю добро, и – пока.
– Спасибо! До связи!
Глава вторая
В чужую землю
В первых числах сентября умерла Наталья Сергеевна Привалихина.
Лето проковырялась на огороде, до заморозков успела всё, кроме капусты, убрать, просушить, засахарить и засолить, спустить в подполье, а потом упала на крыльце. Долго лежала, собираясь с силами и соображая, куда ей – в избу или за ограду. Конечно, лучше в избу, лечь на койку… А если уже не поднимется? И будет лежать без воды, обмарается; а умрет, так и запахнет, весь дом пропитается мертвым. Люди-то неизвестно когда хватятся… Рано или поздно, конечно, заметят, что что-то давно ее не видать, придут, а она уж… Носы позажимают.
И потому, как немного отлегло, Наталья Сергеевна встала на карачки и поползла по двору к калитке. Куры наблюдали за ней, а петух возмущенно вскрикнул и дернул шеей… Добравшись, цепляясь за жердину, скобу ручки, она поднялась, открыла калитку, высунулась на улицу.
Этот кусочек мира был ей знаком до незамечаемости. Каждый день, больше полувека, как переехала сюда к мужу, она выходила через эту калитку со двора то за водой к колодцу, то в магазин, то выгоняла корову, то звала сначала детей, а потом внуков есть. И вроде не видела и́збы вдоль улицы, заборы, ворота, траву, но, если менялась хоть какая-нибудь мелочь – отваливалась штакетина в палисаднике у Мерзляковых, или наличники у Гусиных покрывались свежей краской, или скашивалась крапива вдоль чьего-то забора, – это сразу бросалось в глаза, и потом мысли долго возвращались к этой мелочи: «Надо своему сказать, чтоб подбил ограду… крапиву срезать… надо краску достать да тоже покрасить – облупилась… Через неделю покрашу – сразу не надо, скажут: “Наташка очнулась, когда другие сделали…”»
И сейчас она стояла, покачиваясь, в проеме калитки, держась одной рукой за скобу, другой – за деревянный ящик для почты (сильно на него опираться боялась – рассыплется), и жадно смотрела на эти две видимые ей избы по правую сторону, на серые глухие заборы, на красные листья черемухи в палисадниках, на темно-зеленые, почти синие шапки сосен на пригорке, где было кладбище…
Конец улицы упирался в реку, на берегу были мостки. Их каждый май ломало, корежило ледоходом, и мужики потом без ворчания, как нечто естественное, что не сделать невозможно, их восстанавливали… Женщины полоскали на мостках белье, брали воду для скотины и бани, а раньше – пока не появились насосы, которые по трубам и шлангам гнали ее почти по всем дворам деревни, – и для огорода… Мужики с мостков рыбачили; раньше хорошо рыба шла – ельцов и за рыбу не считали, а радовались ленкам, хариусу. Часто и таймень попадался.
Был случай давно-давно: старуха Гусина, покойница, а тогда молодая, жулькала постирушки, а сын годовалый на берегу играл. На траве. Берег покатый, вода мелкая, заводь – течения нет… Гусина полоскала-полоскала, глаза поднимает – ребенок исчез. Бегала искала, все дно ощупала – не нашла… Мужики сбежались, до темноты чесали реку… Потом старики сказали: «Таймень утащил». И как-то все, и Гусина тоже, не то чтоб успокоились, а притихли: да, дескать, если таймень утащил, то ничего не поделаешь.
Лет пятьдесят назад это случилось, а словно года три назад. И Наталья Сергеевна сейчас почувствовала себя той почти девчонкой, которая только-только оторвалась от родителей, познала мужчину, а теперь вот, видя горе соседки, поняла, что постоянно надо быть настороже, ребенок может кануть и так – в двух шагах от матери, спокойно играющий на травке…
Роман Сенчин
Зона затопления
© Сенчин Р.В.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *Валентину Григорьевичу Распутину
Глава первая
Телефонный разговор
– Привет, Володь, пять минут уделить можешь?
– Да, могу… А что случилось?
– Ничего-ничего, все нормально… Идейка тут возникла одна.
– Толя, у меня от твоих идеек всегда мороз по коже…
– Да ничего страшного. Я по Красноярскому краю езжу, и тут, оказывается, есть ГЭС-недостройчик…
– Хм, у нас, если не ошибаюсь, больше десятка таких.
– Ну вот. А эта практически готова. Процентов на шестьдесят. Бросили в начале девяностых. Плотина почти закончена, машинные залы… В общем, довести до ума ничего не стоит.
– Знаю я твое «ничего не стоит».
– Нет-нет, Володь, на этот раз действительно! Вложиться, конечно, придется, но не так чтобы…
– А зачем? Нам электричества не хватает, что ли? Ты сам докладывал о мощностях…
– Китайцы сами полсотни электростанций строят.
– Ничего, им мало не будет… Алюминиевый завод поставим. Алюминий везде востребован…
– Тебе бы лишь торговать.
– Ну, без этого нельзя – рынок. А главное-то не в этом, Володь.
– А в чем?
– Понимаешь, Володь, пуск новой ГЭС, причем мощной, стратегической, – это такой имиджевый плюс! Сколько лет, типа, всё разрушали да разрушали, высасывали советское наследство, а вот теперь взяли и созиднули в конце концов. Сами, своими руками!.. А, как?
– Не знаю… Разумно, конечно…
– А то! Толя плохого не посоветует.
– Еще бы…
– Так как, принимаешь предложение?
– Хм, такие вопросы так не решаются. Не телефонный разговор…
– Да почему? Наоборот, телефонный. Для этого телефоны и изобрели… Не с грамоткой месяц скакать с берегов Енисея… Давай, Володя, так: я набросаю указ, а ты потом глянешь…
– Какой указ?
– Ну, типа, «О мерах по социально-экономическому развитию Красноярского края». И главным пунктом сделаем пуск ГЭС, строительство алюминиевого завода. Типа, это даст ощутимый толчок развитию… Человечкам работу дадим. Смотреть страшно на них. Болтаются…
– А что за место вообще? Национальный округ какой-нибудь?
– Нет-нет, русские!
– Ну, хоть это нормально. А то опять вони не оберешься: оленьи пастбища портим, традиционный уклад нарушаем…
– Это твоих нефтяников дела. У меня чисто: электроэнергия. Плотина, пруд, и погнал вырабатывать…
– Да уж… И что, переселять кого-то придется?
– В смысле?
– Ну – пруд. Знаю я эти пруды со Швейцарию.
– Там уж в восьмидесятые почти всех переселили. Осталось тысяч пять. Маргиналы да пенсы. Еще несколько колоний – специально в свое время туда на поселение отправляли, территорию под водохранилище готовить.
– И как, приготовили?
– Да говорю: почти все готово. Я бы к тебе с сомнительным проектом и не совался… Давай, Володь, дай отмашку.
– И кто будет доводить до ума?
– В плане денег?
– Ну а в каком еще?..
– Часть мое РАО будет вкладывать, часть, думаю, надо на Олежку повесить.
– На какого Олежку?
– Ну, на Баняску. Он же у нас алюминиевым королем назначен. Хочет еще алюминия – пускай инвестирует.
– Заартачится. Ему и существующих заводов хватает.
– От возможности расти никто не отказывался. Тем более можно надавить. У тебя ведь на него много накоплено. Не захочет – поедет или в Европу от дел отдыхать, или в Забайкалье куда-нибудь шить носки. Прецеденты-то есть.
– У меня на всех накоплено…
– Да понимаю, понимаю. У меня тоже, кстати… Ну, в правильном смысле… К тому же Олежек меня киданул недавно, надо, чтоб отработал.
– И что, у вас хватит собственных средств ГЭС построить?
– Достроить, Володь, до-стро-ить. Все только рады будут, благодарны. Без дураков!.. А деньги найдем…
– Угу, в госбюджете. Или в стабфонде. Алеша истерику закатит.
– Гарантирую, туда не полезем. В крайнем случае воспользуемся английским правом…
– Это что еще?
– Ну, это долго объяснять… Сложный экономический термин…
– Так-так, началось.
– Нет, Володь, никаких этих самых, как тут в Сибири говорят. Всё в рамках рыночной экономики… Алло?
– Думаю… А кому будет принадлежать ГЭС в итоге?
– А кому у нас все принадлежит, Володь?.. Все будет правильно. И Михал Иваныча не забудем.
– А что, все мы люди, Володь. Ничто человеческое не должно быть нам чуждо… Но в первую очередь нужно думать об общем деле. Мы ведь хотим видеть Россию встроенной в общемировое пространство.
– У, перестань… Вообще-то, конечно, если верить твоим словам, проект интересный.
– И интересный, и полезный. Тебе, Володь, в первую очередь полезный. Войдешь в историю России… Алло, Володь, ты куда пропал?
– Что ж, можно попробовать.
– «Попробовать»… Это слово должно исчезнуть из твоего лексикона. Нужно тверже быть. «Решить», «сделать», «реализовать»!
– Все-все, перестань. И так голова пухнет.
– В общем, пишу рыбу указа, а ты Баняску подготовь. Пускай впрягается.
– Может, посоветоваться, собрать специалистов?
– Да что ж это?! Советская власть десять лет уж кончилась, а ты все – «посоветоваться». Скажи еще, политбюро собрать. Дело надо делать, Володь, а не советоваться… Ты для дела Россию на руки поднял.
– Толя, я устал тебя слушать. Даю добро, и – пока.
– Спасибо! До связи!
Глава вторая
В чужую землю
В первых числах сентября умерла Наталья Сергеевна Привалихина.
Лето проковырялась на огороде, до заморозков успела всё, кроме капусты, убрать, просушить, засахарить и засолить, спустить в подполье, а потом упала на крыльце. Долго лежала, собираясь с силами и соображая, куда ей – в избу или за ограду. Конечно, лучше в избу, лечь на койку… А если уже не поднимется? И будет лежать без воды, обмарается; а умрет, так и запахнет, весь дом пропитается мертвым. Люди-то неизвестно когда хватятся… Рано или поздно, конечно, заметят, что что-то давно ее не видать, придут, а она уж… Носы позажимают.
И потому, как немного отлегло, Наталья Сергеевна встала на карачки и поползла по двору к калитке. Куры наблюдали за ней, а петух возмущенно вскрикнул и дернул шеей… Добравшись, цепляясь за жердину, скобу ручки, она поднялась, открыла калитку, высунулась на улицу.
Этот кусочек мира был ей знаком до незамечаемости. Каждый день, больше полувека, как переехала сюда к мужу, она выходила через эту калитку со двора то за водой к колодцу, то в магазин, то выгоняла корову, то звала сначала детей, а потом внуков есть. И вроде не видела и́збы вдоль улицы, заборы, ворота, траву, но, если менялась хоть какая-нибудь мелочь – отваливалась штакетина в палисаднике у Мерзляковых, или наличники у Гусиных покрывались свежей краской, или скашивалась крапива вдоль чьего-то забора, – это сразу бросалось в глаза, и потом мысли долго возвращались к этой мелочи: «Надо своему сказать, чтоб подбил ограду… крапиву срезать… надо краску достать да тоже покрасить – облупилась… Через неделю покрашу – сразу не надо, скажут: “Наташка очнулась, когда другие сделали…”»
И сейчас она стояла, покачиваясь, в проеме калитки, держась одной рукой за скобу, другой – за деревянный ящик для почты (сильно на него опираться боялась – рассыплется), и жадно смотрела на эти две видимые ей избы по правую сторону, на серые глухие заборы, на красные листья черемухи в палисадниках, на темно-зеленые, почти синие шапки сосен на пригорке, где было кладбище…
Конец улицы упирался в реку, на берегу были мостки. Их каждый май ломало, корежило ледоходом, и мужики потом без ворчания, как нечто естественное, что не сделать невозможно, их восстанавливали… Женщины полоскали на мостках белье, брали воду для скотины и бани, а раньше – пока не появились насосы, которые по трубам и шлангам гнали ее почти по всем дворам деревни, – и для огорода… Мужики с мостков рыбачили; раньше хорошо рыба шла – ельцов и за рыбу не считали, а радовались ленкам, хариусу. Часто и таймень попадался.
Был случай давно-давно: старуха Гусина, покойница, а тогда молодая, жулькала постирушки, а сын годовалый на берегу играл. На траве. Берег покатый, вода мелкая, заводь – течения нет… Гусина полоскала-полоскала, глаза поднимает – ребенок исчез. Бегала искала, все дно ощупала – не нашла… Мужики сбежались, до темноты чесали реку… Потом старики сказали: «Таймень утащил». И как-то все, и Гусина тоже, не то чтоб успокоились, а притихли: да, дескать, если таймень утащил, то ничего не поделаешь.
Лет пятьдесят назад это случилось, а словно года три назад. И Наталья Сергеевна сейчас почувствовала себя той почти девчонкой, которая только-только оторвалась от родителей, познала мужчину, а теперь вот, видя горе соседки, поняла, что постоянно надо быть настороже, ребенок может кануть и так – в двух шагах от матери, спокойно играющий на травке…
Потянулась кверху, чтоб увидеть реку, но не увидела. Удивилась: когда-то, стоило открыть калитку, и река поблескивала чешуей течения, слепила, а потом незаметно скрылась с глаз – перестала Наталья Сергеевна встречать ее взглядом. То ли бугор улицы перед спуском подрос, то ли она сама уменьшилась в росте, согнулась так, что хоть затянись – не вытянешься.
«Хоть бы прошел кто», – просила, чувствуя, что силы снова кончаются, ноги гнутся и скоро перестанут держать.
Не то чтобы у нее что-то болело, лопнуло, оборвалось внутри, как это, знала, слышала, бывает перед смертью у многих стариков. Не раз приходилось сидеть у коек с умирающими, и те обстоятельно, с досадой и увлечением делились последним опытом: «Шла по огороду, и гляжу – из морковки лебедина торчит. Вчера еще как не было, а тут прям будыльё. Ну и наклонилась выдернуть. Да неловко, походя. И в глазах черная вода разлилась, в уши как затычки воткнули. И – всё. Не помню, как сюды принесли, уложили. Теперь уже всё, уже не подняться. Не подняться… Черт пихнул эту травину увидеть». Или такое: «Не лежала ведь душа выходить, да делать-то нечего – надо лесины эти ошкурить было… Эх, дорого они мне стали. Вот и они лежат, и я…»
Нет, боли или обрыва она не чувствовала. То есть – побаливала, конечно, спина, колени, над висками покалывало, дышать было трудно, и при каждом вдохе в груди словно бы хрустело. Но это все привычное, все это болело и хрустело давно. А вот слабость…
Слабость была новая, необычная, полная какая-то слабость. Как вышло что-то изнутри важное, необходимое, то, что заставляло семьдесят с лишним лет шевелиться. День за днем, день за днем… И сейчас даже шагу не шагнешь, руку не приподнимешь. И, знала, никакой фельдшерицын укол, как раньше, уже не поможет.
Стояла между двором и улицей десять минут или час. Не было больше у нее того органа чувств, который меряет время. В голове крутился плотной спиралью вихрь не мыслей, не воспоминаний, а каких-то обрывков, ошметков… Вот стало очень обидно, что капусту не успела убрать, засолить. Уже и терку достала, и кадка готова – осталось только ошпарить и спустить в подполье обратно… Два ведра мелкой морковки намыла, теперь издрябнет, пропадет… Пугала мысль, сообщат ли детям, внукам, брату, чтоб ехали хоронить. Адреса под клеенкой на кухонном столе – соседи должны догадаться, найти – у многих под клеенками важные бумаги хранятся… И в телефоне есть номера, телефон на буфете… Разберутся… Но как им, детям, внукам, ехать такую даль?.. Брат рядом, в Кутае, а эти… Одна дочь в Новосибирске, другая – в Томске, сын так и вовсе в Перми живет… И ведь сын с младшей дочерью приезжали в июле, часть своих отпусков здесь прогостили. А теперь – опять…
Но самое тяжелое было то, что не знала Наталья Сергеевна, где она ляжет. Вон оно, кладбище, за задами дворов напротив, на нем и муж, и вся его родня, а решат ли ее там же хоронить…
Услышала шаги, и тут же из-за забора вывернул мальчик. Наталья Сергеевна не узнала, кто это, чей, а он обернулся и сказал:
– Здрассте, баб Нат!
Она хотела сказать ему, чтоб позвал кого из взрослых, но вместо слов из горла выдавился слабый, почти неслышимый шип. Как из сдутой резиновой лодки остатки воздуха… Решила оторвать руку от почтового ящика, махнуть, подозвать к себе, и пока решалась, мальчик оказался далеко. Шел к реке.
Наталья Сергеевна смотрела ему вслед, велела взглядом оглянуться опять, велела услышать, что ей плохо, помощь нужна… Мальчик стал срезаться – исчезли ноги на спуске, поясница, и вот уже голова. Пуста улица, слепы окна избы Мерзляковых, зажмурилась закрытыми ставнями изба уехавших Гусиных… Колени Натальи Сергеевны подломились, как трухлявые жердины на сучках, и она повалилась на землю.
В деревне давно никто не умирал. Стариков увозили в город в больницу, и они умирали там; молодежь, что раньше дралась, тонула, травилась спиртом или билась на мотоциклах, разъехалась.
Но в таком существовании без смертей, без похорон было что-то неправильное, и потому народ хоть и горевал по Наталье Сергеевне, но и оживился. Старухи спорили, кто обмоет и нарядит покойницу, старики чуть ли не всем колхозом сошлись делать гроб. Женщины обсуждали готовку поминок. А могилку отправились копать аж восемь мужиков… В общем, вся деревня засуетилась, заспешила, чтоб к приезду детей и внуков Натальи Сергеевны все было готово.
Утром мужики сошлись у привалихинских ворот, подточили лопаты, топоры, перекурили; со двора слышались женские голоса:
– Окна нельзя открывать!.. Травы надо подложить!
– Какую траву-то кладут?..
– Чабрец, помню… Помните, тёть Тоне чабрец клали.
– Не забыть кого-нибудь за пихтой послать! Пускай наломают…
Мужики слушали и грустно улыбались.
– Да, пихту надо, – согласился Леша Брюханов, сорокалетний, крепкий, работавший на дизельной электростанции.
– Пихту завтра уж, свеженькой, – сказал дядя Витя, школьный трудовик. – Ну чего, поднимамся?
Покряхтывая, сопя, словно бы через силу, встали, отряхнулись и пошли наискосок через улицу. Остановились у колодца, набрали воды в пластиковые бутылки…
Между дворами Мерзляковых и Гусиных был проулок, ведущий к кладбищу… Покойников возили центральной дорогой, делая полукруг, обязательно приостанавливаясь у реки, будто давая покидающему мир возможность попрощаться; в будни же ходили на кладбище вот так, проулком.
Но редко теперь ходили – тропка почти исчезла, справа и слева сдавливала пространство подсушенная заморозком, но еще живая, злая крапива.