Хитроумный идальго. Мигель де Сервантес Сааведра «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский

Перечитал, продираясь сквозь архаизмы и сноски. Поразился тому, что это написано чуть ли не во времена Ивана Грозного... ну, да это - отдельный раговор.

Не нужно быть историком, чтобы понимать - эта книга, как мощнейший подземный гул. Судороги грядущих землетрясений, внезапный выброс из недр земли фонтана лавы.

Знаете, мы все помрём. Канут в Лету тонны книг и миллиарды террабайт... а история о том, как нищий чокнувшийся дворянин (нищий телом, но облагородившийся духом) отправился исправлять мир - останется.

Быть может, она будет зваться по-другому, да и приключения будут другими. Но его слуга и друг - Санчо Панса (о, это отдельный разговор, этот хитрый мужик - соль земли испанской, российской, немецкой, английской, американской etc.) - всегда будет присутствовать в этой истории.

Присутствовать, как персонаж...

И расказчик.

Оценка: 10

В истории европейской литературы Сервантес представляется мне титаном «переходного периода». Это уже не средневековый мастер бурлеска Рабле, но еще и не отчетливый сатирик Свифт и не просветитель Вольтер. Стиль Сервантеса в его главном произведении неподражаемо (просто неподражаемо!) ироничен, но не язвителен, философичен, но далек от нравоучения. Различные вставные новеллы, вроде «Истории о безрассудно любопытном», напоминают истории «Декамерона». Но в этих рассказах, хоть и отмеченных печатью велеречивости и многословия, и более литературных чем реалистичных, чаще доминирует не авантюрно-плутовское начало, а общечеловеческое содержание, понятное всем и во все эпохи.

Комичен ли образ Дон Кихота? Безусловно, в романе немало по-настоящему смешных эпизодов, особенно это касается первого тома (например, сцена, где Дон Кихот и Санчо одновременно испытывают на себе действие «чудесного» эликсира). Но, как всегда бывает в настоящем искусстве, комичность и трагичность Дон Кихота идут рука об руку. По ходу рассказа становится понятным, что это образ-зеркало, связующее звено повествования, помогающее создать эпическую картину жизни в Испании того времени. Ведь Дон Кихот вместе с Санчо Пансой всегда находятся, как говорится, в гуще событий; они естественным образом встречаются с людьми самых разных сословий и рода занятий, попадают и в гористую пустыню и во дворцы вельмож. Часто автор даже «забывает» о своем герое и пускается в рассуждения на самые разные темы. Дон Кихота постигло «самое странное безумие» - он посвятил свою жизнь принципам, не могущим, как будто, существовать в мире без того, чтобы ежечасно не подвергаться осмеянию и издевательствам, вроде тех, что устраивают над ним и Санчо герцог и герцогиня - «дьявольская чета», по выражению В. Набокова. Но разве мало «нормальных» людей, особенно в современную эпоху массового клипового сознания, поклоняющихся столь же химерическим (но далеко не всегда столь же безобидным) фетишам, как и «странствующее рыцарство», и притом ни в малейшей степени не обладающих добротой и бескорыстием Дон Кихота? Хотя, конечно, и безобидным Дон Кихота считать нельзя. Но сквозь безумие Дон Кихота проступает его (обще)человеческая суть, которая парадоксальным образом ставит его выше всех своих врагов, настоящих и мнимых. Сервантесу удается говорить о высокой и низкой сторонах жизни без пафоса, но с истинно человеческим достоинством. Дон Кихот есть возмущение, символ, хотя и гротескный, вечного вызова существующему миропорядку. Недаром некий человек в Барселоне говорит Дон Кихоту, что тот, мол, не только сам безумец, но и делает безумцами всех, кто вступает с ним в общение. Не менее значим, безусловно, и образ верного оруженосца Санчо, «человека из народа». Чего стоят одни только его бесконечные пословицы! Рыцарь и оруженосец дополняют друг друга лучше чем Холмс и доктор Ватсон, но то литература уже другого плана и другого уровня. В критике существует точка зрения, согласно которой Дон Кихот и Санчо представляют собой единого героя романа, настолько их личности отражают и пародируют друг друга.

«Дон Кихот», конечно, не унылый «бытовой» роман, но в высшей степени реалистический, настоящая, яркая, осязаемая жизнь запечатлена на его страницах. «Авантюрные эпизоды сменяются бытовыми. Густой, сочный и пряный быт является основным фоном всех событий романа.» (П.И. Новицкий, один из переводчиков Сервантеса 20-х годов XX в.) Тем не менее, автор не чужд иногда и гротеска. Например, когда персонажи в начале второго тома обсуждают выход первой части романа, а далее и вторую часть приключений Дон Кихота. Правда, в последнем случае речь идет уже о «подложном Дон Кихоте». Первые же главы романа в силу своего необычного сюжета могут вообще восприниматься как фантастические, особенно в юном возрасте (вспоминаю свои детские впечатления). В. Набоков в «Лекциях о Дон Кихоте» замечает: «Обратите внимание, мельницы в описании Сервантеса кажутся нам совершенно живыми». Я бы добавил, что столь же живыми кажутся фигурки кукольного театра, которые Дон Кихот изрубил мечом во втором томе. Но подлинная фантастика заключается в том, что на постоялом дворе (I-й том) как бы случайно оказываются одновременно участники многих занимательных историй, которые, естественно, имеют счастливую развязку. По сути, это управление случайностями со стороны автора (а ведь он сам тоже упоминается среди героев своего романа!), или «эквифинальная магия», по выражению К. Фрумкина.

В целом, второй том романа менее романтичен и более жесток, чем первый. Здесь гораздо более находим мы едкой сатиры и внимания автора к явлениям современной ему общественной (религиозной) жизни. Трудно, на мой взгляд, в полной мере оценить это произведение, эту «великую историю», трудно, что называется, воздать ей должное в нескольких словах. Философские глубины, очарование искусства, заключенные в ней, открываются бесконечно при каждом новом прочтении. Впечатления от романа копятся постепенно и незаметно и затем вдруг как бы обрушиваются на читателя в печальном финале, потому что судьба Дон Кихота не может оставить нас равнодушными. История, которая, как казалось, не должна иметь конца, заканчивается. Бывают книги очень популярные и читаемые, иным присуждают престижные литературные премии. Но едва ли возможно предсказать, сколько лет читательского внимания суждено тому или иному «шедевру». Е. Дрозд в своей статье «Волны в океане фантастики» заметил, что нет ничего более мертвого, чем прошлогодний бестселлер. В «Дон Кихоте» так же как, может быть, в «Илиаде», заключена одна из вечных тайн искусства. Я думаю, что «Дон Кихота» следует не только читать и перечитывать, но и слушать аудиокниги и радиопостановки (по поводу аудиокниг замечу, что исполнение Владимира Шевякова - М.: МедиаКнига, 2010 г., и соответствующий перевод М. Ватсон превосходны. Хотя переводы - отдельный вопрос.), смотреть экранизации - лучшая из которых «Житие Дон Кихота и Санчо» производства СССР, 1988 г. (Грузия-фильм, совместное производство). В пользу такой рекомендации свидетельствует то, что живое слово этой книги, проистекающее из истинного единения творца и творения, звучит на разных языках уже четыре столетия: «Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне - описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару - назло и на зависть тому лживому тордесильясскому писаке, который отважился (а может статься, отважится и в дальнейшем) грубым своим и плохо заостренным страусовым пером описать подвиги доблестного моего рыцаря, ибо этот труд ему не по плечу и не его окоченевшего ума это дело…»

Оценка: 10

Очередное доказательство тому, что каждой книге свое время: помнится, я бралась за ДонКихота, еще учась в младшей школе, и с трудом продвинулась дальше первой главы, настолько занудным он мне показался, несмотря на уверения всех окружающих, что это смешно. Сейчас пошло не просто лучше, а вообще отлично: я оценила и что действительно смешно, и прекрасный перевод Любимова (представляю, что все это, особенно языковые каламбуры, было весьма непросто провернуть). Причем вторая часть понравилась мне, пожалуй, даже больше первой: если первая все-таки весьма классическая сатира, так сказать, «в лоб», то вторая, с чтением героями рассказов о самих себе и приключениями, специально подстроенными заинтересованными лицами - уже чистый постмодернизм. И если в первой части безумие ДонКихота и овечье терпение Санчо подчас вызывают все же легкое раздражение, то во второй остается только заинтересованность, что же еще с ними случится.

По сюжету говорить, само собой, ничего не требуется - даже не читая оригинала, я и так вполне неплохо его представляла за счет ноосферного влияния. Но что меня искренне поразило и порадовало - как здорово сделан роман с точки зрения многообразия техник, особенно восхищают многочисленные стихи из серии «К ослу», а также речи (и авторские отступления, и монологи ДонКихота). Я ожидала чего-то более скучного именно за счет однообразности, а получила натуральный цветник всех размеров и сортов, какие могла, видимо, создать современная Сервантесу испанская литература. Притом, что в ДонКихоте принято ценить именно сюжетную часть (как сатирическую или с моралистической подоплекой, не суть важно), мне едва ли не больше нравится то, как именно написано и переведено, и подражание стилям рыцарских романов, и шутки Санчо в особенности. Выход из тени фигуры автора - вообще один из наиболее любимых мной приемов в литературе, хоть и весьма банальный, зато эффективный. За счет этого меня очень порадовал пролог второго тома.

Вообще, надо признаться, большая заслуга Сервантеса - в том, что, написав сатиру на некую черту более ли менее современного ему общества, он сделал это очень по-доброму, так, что всем понравилась. Я некоторое время игралась с идеей о том, что можно было бы написать какого-нибудь «нового ДонКихота» на наших российских реалиях. Взяв за основу всем опротивевшие романы о попаданцах, скажем (Представьте, некий неудачник лет 30 с гаком, как это принято в таких романах, начитавшись этой дряни, издаваемой сериями даже без указания имен авторов, потому что список негров был бы слишком велик, воображает в меру своих скудных знаний, что он попал в период монгольского нашествия или, скажем, Великой отечественной. С вытекающим восприятием одних групп населения как «врагов», а других как «друзей», квестами и тд. Но чем дольше я об этом думала, чем яснее понимала, что если смотреть на потенциальное разворачивание событий с реалистичной точки зрения, получится очень тяжело и страшно, потому что читателя вместе с героем с разбегу столкнет с теми сторонами жизни, на которые мы предпочитаем закрывать глаза, будь то воришки в метро или коррумпированная полиция. А если писать нереалистично, то и смысла нет).

Возвращаясь к Сервантесу - искренне жаль, что ДонКихот у него только один, и вызывает по здравому размышлению зависть, как ему удалось удержать такой немаленький текст на таком высоком уровне. Как только начинает казаться, что роман сейчас сползет в нечто предсказуемое (будь то предсказуемые шутки, предсказуемая глупость героев, предсказуемое развитие событий), Сервантес немедленно разочаровывает читателя, подсовывая нечто неожиданное. К примеру, очень порадовало губернаторство Санчо и разумность его суда, и этот эпизод как раз создает характер вполне живого персонажа, который при всех недостатках все-таки не является картонной маской. Точно так же и ДонКихот, когда ему случается переругиваться с Санчо (как старые супруги, да!) ведет себя не просто разумно и логично (что является только изнанкой его безумия), но как вполне натуральный нормальный живой человек. За счет таких деталей очень скрашивается «масочность» персонажей (по крайней мере, основных). Священник и цирюльник - вообще любимейшие мои персонажи, особенно священник, которого в наши дни с полным основанием назвали бы образованным троллем, который всегда рад поржать за чужой счет, и при этом выходит из всех историй чистеньким и как бы непричастным к происходящим непристойностям. Эта парочка, так же как и племянница и кухарка, очень украшают и разбавляют. Герцогская пара на их фоне выглядит несколько надуманно, хотя и прекрасно играет свою роль умножения всеобщего безумия.

Оценка: 9

Это, конечно, не пародия на рыцарский роман (как мы привыкли считать). Это притча; эпиграфом к ней cмело можно поставить цитату из Олди:

«Из множества миров лишь на одном

Возникла мысль, что все вокруг - есть сцена,

А значит, где-то есть и режиссер...»

В самом деле: как еще назвать человека, который сам себя (благодаря одной силе воображения) убеждает, что мельницы - это великаны, стадо овец - войско сарацинов... а потом (не сразу, ох как не сразу!) заражает этой верой других. К середине второго тома все, с кем сталкивается Дон-Кихот, даже самые отъявленные скептики и материалисты (герцог и герцогиня, бакалавр Карраско, да и много кто еще) - уже не пытаются его убедить, что в наше просвещенное время драконы и великаны перевелись. Они понимают: с Дон-Кихотом надо говорить ТОЛЬКО на его языке.

Отсюда все эти переодевания, маскарадный наряд «Рыцаря Белой луны»... веселое, пышно и красочно поставленное «ревю» с деревянным конем (якобы - летающим)...

Санчо, который в первом томе смеялся над злоключениями своего сеньора, тоже к середине второго - поверил. А, как известно, «каждому воздастся по вере его»: он хотел стать губернатором острова Баратория - и, пожалуйста, он им становится.

(«Не всерьез»? Конечно же, не всерьез - это все спектакль, «срежиссированный» мудрым Дон-Кихотом. Который прекрасно знает: В ЖИЗНИ ВСЕ НЕ ТАК, КАК НА САМОМ ДЕЛЕ. И пытается сделать этот насквозь прогнивший, мерзкий, грязный мир хоть чуточку лучше - посредством ИГРЫ).

Плюс еще то, о чем писала в своем отзыве Керигма: герои читают роман о самих себе (даже упоминается его «автор» - некий ученый мавр, по имени Сид Ахмет). Скорей всего, этот мавр - просто выдумка Самсона Карраско; но Дон-Кихота подобные выдумки вполне устраивают, он за них «уцепился» и начал развивать интригу дальше: настолько, что «заразил» (смотри выше!) верой в Сида Ахмета... самого Сервантеса! Реальный творец романа открытым текстом признается, что... всего лишь шел по стопам творца вымышленного. Ну не умница наш Мигель Сааведра? Он же предвосхитил (извините за такое смелое сравнение) рассказ Борхеса, в котором у знаменитой книги - тоже два автора. ;))

Оценка: 9

Только представьте себе: первая часть романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» была издана, когда на Руси правил царь Борис Годунов; тем удивительнее, что роман этот до сих пор издаётся большими тиражами и люди во всех частях света продолжают его читать. Уже одним этим он заслуживает того, чтобы считаться уникальным.

Даже те, кто не читал эту книгу, имеют представление о том, кто такой Дон Кихот, главный герой романа. Это яркий пример человека заблуждающегося. Заблуждения вообще свойственны природе человека. По сути, мы живём в обществе донкихотов, зачастую предпочитая видеть мир не таким, каков он есть, а таким, каким нам хочется его видеть. В образе Дон Кихота эта склонность к заблуждениям показана гипертрофированной, но внутри каждого из нас скрыт подобный странствующий рыцарь. Не потому ли эта книга столь популярна?

Если рассуждать здраво, то Дон Кихот скорее антигерой, чем герой. Он подаёт пример того, как делать не нужно. Это психически нездоровый человек, который в компании также не вполне разумного спутника странствует по дорогам Испании, конфликтует со встречными людьми, нападает на них и калечит. И поскольку в основе его мировоззрения лежат заблуждения, никакой пользы ни себе ни другим его странствия не приносят. Как правило, все приключения Дон Кихота и Санчо Пансы оканчиваются для них ушибами и выбитыми зубами. Поэтому примером для подражания Дон Кихот служить никак не может.

Его спутник Санчо Панса при этом предстаёт довольно таки ведомой личностью. Например, когда Дон Кихот отправляет его с посланием к Дульсинее, тот идёт, но встретив друзей Дон Кихота, которые хотят вернуть Дон Кихота домой, соглашается оказать помощь им, благополучно забывая о поручении своего хозяина. Впрочем, именно такой ведомый человек, как Панса и мог согласиться стать оруженосцем столь безумного рыцаря.

Но, несмотря ни на что, Дон Кихот и Санчо Панса безусловно вызывают симпатию читателей. Первый в моменты просветления предстаёт благородным и образованным, второй сочетает в себе крайнее простодушие с истинной народной мудростью.

Многие элементы «Дон Кихота» нашли отражение в более поздней литературе. Например, в романе есть эпизод, когда друзья Дон Кихота собираются сжечь его библиотеку рыцарских романов, которые повредили его рассудку. При этом священник, отзываясь о них, как о безусловно вредных, знает содержание всех этих книг. Как тут не вспомнить брандмейстера Битти из романа «451 градус по Фаренгейту», который цитирует запрещённые книги?

«Дон Кихот» построен по неустаревающему принципу сериала. Все приключения Дон Кихота и Санчо Пансы - это череда отдельных эпизодов, и только желание автора ограничивает количество этих эпизодов. При этом сюжет романа содержит в себе много ответвлений и вложенных сюжетов - историй второстепенных персонажей. Этих самых персонажей много, они рассказывают свои истории (как правило это любовные истории и чаще всё-таки со счастливым концом). В какой-то момент на постоялом дворе совершенно невероятным образом встречаются едва ли не все персонажи первой книги. Видимо, для того времени такая редкая случайность ещё не считалась большим минусом для сюжета.

Мигель Сервантес создал многоуровневое произведение, соединив реальность с вымыслом. Так, например, в романе два раза упоминается сам Сервантес - в библиотеке Дон Кихота имеется одна из его книг, а один из персонажей упоминает, что был знаком с Сервантесом в алжирском плену. При этом, по словам автора, он не сочинил приключения Дон Кихота, а лишь пересказал книгу мавра Сида Ахмета Бен-инхали. На Бен-инхали можно смело свалить и имеющиеся в книги противоречия. Так вызывающая недоумение ситуация с украденным у Санчо ослом, который в первой книге то появляется, то исчезает, некоторым образом объясняется во второй книге. Другие же моменты так и не объясняются. Например, в первой книге жену Пансы зовут Хуана, а во второй Тереса. После выхода первой книги Дон Кихот стал знаменит, многие герои второй книги стали его узнавать и подыгрывать его безумствам, как сказали бы сейчас - троллить. И если Самсон Карраско, например, желает ему добра, то герцогская чета устраивает Дон Кихоту и Санчо Пансе злые и жестокие розыгрыши. Сервантес во второй книге (в том числе и словами самого Дон Кихота) неоднократно резко критикует так называемого «поддельного Дон Кихота» некого Авельянеды. Это продолжение, написанное другим автором, и побудило Сервантеса написать своё, истинное продолжение приключений Дон Кихота. Дон Кихот даже встречает одного из персонажей той поддельной книги, который был знаком с «ложным Дон Кихотом», что ещё больше смешивает реальность с вымыслом.

Действие «Дон Кихота» происходит в начале 17-го века, книга даёт представление об Испании того времени, когда границы между сословиями уже начинали стираться и брак между представителями, например, знатной семьи и богатой крестьянской ещё считался из ряда вон выходящим, но уже не был невозможным.

Оценка: 10

Как ни крути, а Дон Кихот Ламанчский, Рыцарь Печального Образа - самый известный из странствующих рыцарей всех времён. И пусть лишь он сам считал себя странствующим рыцарем (ну ещё и его верный оруженосец Санчо Панса), а остальные - безумцем, слава его пережила века. Много ли людей, не читавших «Дон Кихота», знают об Амадисе Галльском, Пальмерине и прочих соратников по цеху ламанчского идальго? А о Дон Кихоте слышали все.

Что можно сказать? Не принимая во внимание стиль повествования (для наших времён уж очень витиеватый и вычурный) и простецкий сюжет, роман интересен как источник информации об Испании начала 17 столетия. Здесь множество познавательных историй из жизни разных социальных групп, из которых можно узнать о нравах, царивших в то время. Есть и замечательные этические коллизии, и рассуждения об искусстве в целом и литературе в частности. Есть просто много мудрых изречений.

Что же касается главного героя, который давно превратился в культурный архетип, то мы имеем дело с человеком с диагнозом «острый недостаток чудесных событий в жизни». Ведь он живёт в провинциальной деревне, где ничего необычного не происходит, а душа требует приключений. Что ещё остаётся престарелому идальго, начитавшемуся рыцарских романов, как не отправится спасать страждущих и помогать обездоленным, защищать обиженных и быть верным своей даме сердца?

При всём своём безумии Дон Кихот (и это красной линией проходит через весь роман) в глазах его окружавших персонажей является образцом доброчестия и благородства, человеком большого ума и знаний. Он хотел добрыми делами возвыситься над серою обыденностью, где так много несправедливости и страдания. И даже в конце, «излечившись», он не изменяет себе, оставаясь добрым, честным и благородным. За что и снискал любовь и уважение среди домочадцев и многих знавших его людей.

Роман, конечно же, отнюдь не рыцарский. И даже не приключенческий. Он обо всём понемногу. Ибо в нём есть место многообразию живых персонажей, историям из жизни, народной мудрости (количество пословиц, слетевших из уст Санчо Пансы не сосчитать!), философии, злоключениям, поэзии и, разумеется, юмору. Без него история о Дон Кихоте не была той, которую знают во всём мире.

Оценка: 7

рецензия на «Дон Кихота»?!

еще одна?

да вы шутите!

сим риторическим восклицанием я всего-лишь хочу обозначить, сколь глупо к романам ТАКОГО значения и такой репутации подходить в надежде сказать что-то новое, еще не содержащееся в сотнях томов, посвященных осмыслению легендарной книги.

но свои мысли высказать все-таки не возбраняется.

начну с того, что «Дон Кихот» давно уже оторвался от собственно текста Сервантеса, став своего рода архетипом, глубоко прописавшимся в массовой (и высокой) культуре.

«самая популярная книга после Библии», «лучший европейский роман всех времен», «энциклопедия испанского характера» и тд. и тп.

бесчисленные (иногда чрезвычайно вольные) экранизации и театральные постановки, всевозможные пародии и аллюзии, иллюстрации и фигурки-сувениры.

все это создало ОБРАЗ РОМАНА.

и потому читателя, вознамерившегося ознакомиться с первоисточником, может постигнуть разочарование.

особенно если читатель неусидчивый, и если с чувством юмора у него перекос в ту, или иную сторону.

дело в том, что ОБРАЗ РОМАНА настраивает скорее на высокую трагедию, тогда как начинается книга с настоящей такой, честной пародии на рыцарские романы, и представляет собой ренессансную комедию, со всеми признаками этого жанра: многословием, грубоватым и подчас не таким уж забавным на современный вкус, юмором.

к слову сказать, книга написана ветераном битвы при Лепанто, так что Средневековье для Сервантеса и его героев не экзотическая картинка из учебников, а самая что ни на есть реальность.

это вскрывает неожиданный, для читателя-новичка момент.

хотя Дон Кихот ведет себя как сумасшедший, смешон он именно в силу безумных речей и того, что доспехи у него прадедовские, на вид устаревшие.

но вообще-то и латы и копья и мечи еще в ходу, в дуэлях, в том числе по надуманному поводу, ничего необыкновенного нет.

когда Алонсо Кихано вытаскивает меч, он вполне готов пустить его в ход НА САМОМ ДЕЛЕ, но у многих его противников оказываются не мечи, так дубины. с бискайским возчиком он рубится по-настоящему, крестьянина-погонщика ранит тоже не играючи.

ставшее мемом «донкихотсво» в смысле «идеализм» и распространенный образ тощего старца имеют мало общего с крепким еще пятидесятилетним дядькой, который чуть что хватается за остро отточенную метровую железку.

пока что безумие идальго не приобретает характер «высокого» и автор довольно жестоко наказывает его за выходки, часто опасные и жестокие, а вовсе не проникнутые возвышенным духом.

Дон Кихота и Санчо бьют и высмеивают, снова и снова.

этот персонаж забавен вдвойне.

потому что «простонародный здравый смысл» и народный же сочный юмор, символом которого его принято считать, сочетаются у Пансы с готовностью поверить в бредовые обещания о губернаторстве на завоеванном острове.

продолжайся дело дело таким же манером, «Дон Кихот» не приобрел бы своего второго измерения и не стал бы «самой популярной книгой после Библии», а остался на одной полке с Лопе Де Вегой и Педро Кальдероном, не как вечно актуальный роман о метаниях духа, а как ценный источник по истории литературы и нравов своего времени, пригодный для нечастных академических экранизаций.

но, как это нередко бывает, текст вырвался из рук автора и начал писать себя сам.

и началось подлинное чудо, начался тот самый «Дон Кихот», который и стал культом.

сам Дон Кихот малость «протрезвел», зато все окружающие принялись заражаться его безумием.

подыгрывая ему, чтобы уговорить вернуться домой, друзья идальго начинают играть в рыцарей, принцесс и волшебников, втягивая в игру все больше народу и относясь к игре все серьезнее.

и вот уже молодой Карраско, который собирался вступить в поединок с Дон Кихотом лишь для того, чтобы победить старого чудака и вынудить дать обет не странствовать, сам всерьез злится за случайное поражение и мечтает отомстить...

мне кажется, что главной темой книги стал вовсе не идеализм, не то самое «донкихотство», и уж тем более не «опасность жизни в мечтах», а скорее соотношение Искусства и Реальности.

где одно перетекает в другое, где грань между игрой и жизнью?

в определенный момент, скорее всего, когда в книге появляется чета скучающих аристократов, которые just for lulz способны осуществить сколь угодно масштабные проекты (просто потому, что денег у них много), начинается уже совершенно неподдельная магия.

если вспомнить о том, что еще раньше персонажи УЗНАЮТ О СЕБЕ, что они персонажи чьей-то книги (не утратив уверенности в том, что они настоящие), а Сервантес вступает в перебранку с авторами «фанфиков», картина предстает и вовсе восхитительная.

так Дон Кихот и Санчо натыкаются на трактирщика, с которым якобы встречались (в книге же написано), но тот божится, что никогда их не видел, хотя и знает других, похожих...

это постмодернизм за триста лет до появления термина, метапроза, написанная современником аутодафе и последних рыцарских турниров.

в самом деле великая книга.

при этом не настолько тяжеловесная и старомодная, как может показаться, зная о её почтенном возрасте.

ps. добавлю, что без некоторой доли испанофильства по-настоящему полюбить «Дон Кихота» не то, чтобы невозможно, но чуть сложнее, чем тому, кто поддался очарованию этой страны и ее культуры. Испания и Сантьяго!

Оценка: 10

Человек развлёкся и написал про дурачка, который воюет с мельницей, играет в рыцари и носит тазик для бритья. И книга вошла в сокровищницу литературы. Ее всегда читали. И будут читать всегда. Для меня важно, что Сервантес жил в измученной инквизицией Испании с ее аутодафе, наемными убийцами и боями быков. Мрачная страна. Откуда же берется юмор и такое лёгкое отношение к жизни у автора, успевшего посидеть в тюрьме? Это называется мужеством. Не терять чувство юмора несмотря ни на что. Автор одного из отзывов обиделся за идальго, над которым автор издевается. Но слушатели и читатели всегда любили дурачков. Иванушку, Швейка и многих других. И интерпретации образа чудика из Ламанчи у самых разных авторов (включая Е. Шварца) были одинаковыми всегда. Никого не оставляли равнодушным благородство, чистота и бескорыстие этого персонажа. Не надо обижаться на то, что фрик представлен гротескно. Серая банальность никогда гротеском не выглядит. А нищие духом блаженны, потому что их есть царствие небесное.

Оценка: 10

Классика мировой литературы, анти-рыцарский и трагикомичный роман о бедном старике Доне Кихоте. Родившаяся как пародия, эта история до сих пор учит читателей храбрости, доброте и высоким идеалам рыцарства.

Роман о идальго, на старость лет возомнившим себя рыцарем и отправившимся в путь на поиски приключений. История о больном человеке, видевшим мир сквозь призму прочитанных страниц о прекрасных дамах, высоких нравах и честных героях. На самом же деле все оказалось немного иначе, а наш герой выступает в роли дурачка, собирающий не лавра победителя, а тумаки от встречных зевак. Дон Кихот смешон лишь вначале, но чем дальше, тем больше оказывается он человеком достойным грустного уважения. Своими нелепыми поступками он возбуждает смех, но ближе знакомясь с ним, мы видим, что его стремления благородны. Он добросовестно исполняет все правила, которых должны держаться странствующие рыцари, а правила эти возвышенны. Он совершенно чужд эгоистических желаний, он хочет добра и справедливости. Основная идея Дона Кихота – изображение противоположности идеализма с действительностью. В рассказ о нелепом фантазерстве героя вплетено множество разнообразных, живых, завлекательных сцен, маленьких рассказов, романсов, стихотворений, то грустных, то веселых.

Какое счастье, что современная литература далеко шагнула из темных веков. «Дон Кихот» -- удивительно нудный роман, на 90% состоящий из воды. Эпическая толщина каждой из 2 частей в 550 страниц просто подавляет словоизлияниями. Первый том по сюжету (но не по объему) с натяжкой тянет на повесть; для романа не хватает развития характеров персонажей, которых всего 2 человека, да и те описаны очень поверхностно. Второй том начинается с длительных доморощенных морализаторских диалогов, которые я не смог вынести, и все же бросил чтение.

Сам Дон Кихот представляет из себя нелепое зрелище: сумасшедший (об этом заявляется на первых страницах романа), убийца (раздробил череп беззащитному погонщику скота), самозванец (присвоил себе дворянский титул «дон» и звание рыцаря), мошенник (неоднократно сбегает, не оплатив за ночлег и разрушения на постоялом дворе), клятвопреступник, антисемит, сноб. Он не вызывал у меня ни грамма симпатии или сочувствия. Во время своих злоключений он неоднократно терпит жестокие побои, но шизофрения дает ему силы игнорировать их и устремляться дальше. Вообще, весь юмористический «замысел» первого тома напомнил мне средневековый кукольный театр, в котором смех у детей вызывало то, что куклы лупили друг друга палками. В романе вместо кукол бессмысленно избиваются живые люди. Весь первый том Кихот оскорбляет и унижает случайных людей, в том числе монахов. Изрядная доля произведения отдана на упоминание бесчисленного множества рыцарских романов и примеров из жизни сказочных героев, которые сейчас не вызывают интереса. События в мире того времени также полны нелепых заблуждений, преподносимых с апломбом и непременными (часто религиозными) поучениями.

Оценка: 7

Троя не была бы сожжена, а Карфаген разрушен, – мне довольно было бы убить одного Париса.

М. де Сервантес, «Дон Кихот»

Miguel de Cervantes Saavedra

EL INGENIOSO HIDALGO DON QUIJOTE DE LA MANCHA

© Перевод. Н. Любимов, наследники, 2017

© Перевод стихов. Н. Эристави, 2017

© Издание на русском языке AST Publisher, 2017

Часть I

Посвящение

ГЕРЦОГУ БЕХАРСКОМУ, МАРКИЗУ ХИБРАЛЕОНСКОМУ, ГРАФУ БЕНАЛЬКАСАРСКОМУ И БАНЬЯРЕССКОМУ, ВИКОНТУ АЛЬКОСЕРСКОМУ, СЕНЬОРУ КАПИЛЬЯССКОМУ, КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ

Ввиду того, что Вы, Ваша Светлость, принадлежа к числу вельмож, столь склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени Вашей Светлости и ныне, с тою почтительностью, какую внушает мне Ваше величие, молю Вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы, хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выводящих из-под пера людей просвещенных, дерзнул он под сенью Вашей Светлости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый приговор, – Вы же, Ваша Светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности.

Мигель де Сервантес Сааведра

Пролог

Досужий читатель! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, – словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков? Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух – вот что способно оплодотворить самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и грации. Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, – на самом деле я его отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как король властен установить любой налог, и тебе должна быть известна поговорка: «Дай накроюсь моим плащом – тогда я расправлюсь и с королем». Все это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от каких бы то ни было обязательств, – следственно, ты можешь говорить об этой истории все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь хулить ее, или же наградят, если похвалишь.

Единственно, чего бы я желал, это чтобы она предстала пред тобой ничем не запятнанная и нагая, не украшенная ни прологом, ни бесчисленным множеством неизменных сонетов, эпиграмм и похвальных стихов, коими обыкновенно открывается у нас книга. Должен сознаться, что хотя я потратил на свою книгу немало труда, однако ж еще труднее было мне сочинить это самое предисловие, которое тебе предстоит прочесть. Много раз брался я за перо и много раз бросал, ибо не знал, о чем писать; но вот однажды, когда я, расстелив перед собой лист бумаги, заложив перо за ухо, облокотившись на письменный стол и подперев щеку ладонью, пребывал в нерешительности, ко мне зашел невзначай мой приятель, человек остроумный и здравомыслящий, и, видя, что я погружен в раздумье, осведомился о причине моей озабоченности, – я же, вовсе не намереваясь скрывать ее от моего друга, сказал, что обдумываю пролог к истории Дон Кихота, что у меня ничего не выходит и что из-за этого пролога у меня даже пропало желание выдать в свет книгу о подвигах столь благородного рыцаря.

– В самом деле, как же мне не бояться законодателя, издревле именуемого публикой, если после стольких лет, проведенных в тиши забвения, я, с тяжким грузом лет за плечами, ныне выношу на его суд сочинение сухое, как жердь, не блещущее выдумкой, не отличающееся ни красотами слога, ни игрою ума, не содержащее в себе никаких научных сведений и ничего назидательного, без выносок на полях и примечаний в конце, меж тем как другие авторы уснащают свои книги, хотя бы даже и светские, принадлежащие к повествовательному роду, изречениями Аристотеля, Платона и всего сонма философов, чем приводят в восторг читателей и благодаря чему эти самые авторы сходят за людей начитанных, образованных и красноречивых? Это еще что, – они вам и Священное Писание процитируют! Право, можно подумать, что читаешь кого-нибудь вроде святого Фомы или же другого учителя церкви. При этом они мастера по части соблюдения приличий: на одной странице изобразят вам беспутного повесу, а на другой преподнесут куцую проповедь в христианском духе, до того трогательную, что читать ее или слушать – одно наслаждение и удовольствие. Все это отсутствует в моей книге, ибо нечего мне выносить на поля и не к чему делать примечания; более того: не имея понятия, каким авторам я следовал в этой книге, я не могу предпослать ей по заведенному обычаю хотя бы список имен в алфавитном порядке – список, в котором непременно значились бы и Аристотель, и Ксенофонт, даже Зоил и Зевксид, несмотря на то, что один из них был просто ругатель, а другой художник. Не найдете вы в начале моей книги и сонетов – по крайней мере сонетов, принадлежащих перу герцогов, маркизов, графов, епископов, дам или же самых знаменитых поэтов. Впрочем, обратись я к двум-трем из моих чиновных друзей, они написали бы для меня сонеты, да еще такие, с которыми и рядом нельзя было бы поставить творения наиболее чтимых испанских поэтов.

Словом, друг и государь мой, – продолжал я, – пусть уж сеньор Дон Кихот останется погребенным в ламанчских архивах до тех пор, пока небо не пошлет ему кого-нибудь такого, кто украсит его всем, чего ему недостает. Ибо исправить свою книгу я не в состоянии, во-первых, потому, что я не довольно для этого образован и даровит, а во-вторых, потому, что врожденная лень и наклонность к безделью мешают мне устремиться на поиски авторов, которые, кстати сказать, не сообщат мне ничего такого, чего бы я не знал и без них. Вот откуда проистекают мое недоумение и моя растерянность, – все, что я вам рассказал, служит достаточным к тому основанием.

Выслушав меня, приятель мой хлопнул себя по лбу и, разразившись хохотом, сказал:

– Ей-богу, дружище, только сейчас уразумел я, как я в вас ошибался: ведь за время нашего длительного знакомства все поступки ваши убеждали меня в том, что я имею дело с человеком рассудительным и благоразумным. Но теперь я вижу, что мое представление о вас так же далеко от истины, как небо от земли. В самом деле, как могло случиться, что столь незначительные и легко устранимые препятствия смутили и озадачили ваш зрелый ум, привыкший с честью выходить из более затруднительных положений? Ручаюсь, что дело тут не в неумении, а в избытке лени и в вялости мысли. Хотите, я вам докажу, что я прав? В таком случае слушайте меня внимательно, и вы увидите, как я в мгновение ока смету с вашего пути все преграды и восполню все пробелы, которые якобы смущают вас и повергают в такое уныние, что вы уже не решаетесь выпустить на свет божий повесть о славном вашем Дон Кихоте, светоче и зерцале всего странствующего рыцарства.

– Ну так объясните же, – выслушав его, вскричал я, – каким образом надеетесь вы извлечь меня из пучины страха и озарить хаос моего смятения?

На это он мне ответил так:

– Прежде всего у вас вышла заминка с сонетами, эпиграммами и похвальными стихами, которые вам хотелось бы поместить в начале книги и которые должны быть написаны особами важными и титулованными, – это уладить легко. Возьмите на себя труд и сочините их сами, а затем, окрестив, дайте им любые имена: пусть их усыновит – ну хоть пресвитер Иоанн Индийский или же император Трапезундский, о которых, сколько мне известно, сохранилось предание, что это были отменные стихотворцы. Если же дело обстоит иначе и если иные педанты и бакалавры станут шипеть и жалить вас исподтишка, то не принимайте этого близко к сердцу: ведь если даже вас и уличат во лжи, то руку, которою вы будете это писать, вам все-таки не отрубят.

Что касается ссылок на полях – ссылок на авторов и на те произведения, откуда вы позаимствуете для своей книги сентенции и изречения, то вам стоит лишь привести к месту такие сентенции и латинские поговорки, которые вы знаете наизусть, или по крайней мере такие, которые вам не составит труда отыскать, – так, например, заговорив о свободе и рабстве, вставьте:

и тут же на полях отметьте, что это написал, положим, Гораций или кто-нибудь еще. Зайдет ли речь о всесильной смерти, спешите опереться на другую цитату:

Pallida mors aequo pulsat pede pauperum tabernas
Regumque turres .

Зайдет ли речь о том, что господь заповедал хранить в сердце любовь и дружеское расположение к недругам нашим, – нимало не медля сошлитесь на Священное Писание, что́ доступно всякому мало-мальски сведущему человеку, и произнесите слова, сказанные не кем-либо, а самим господом богом: Ego autem dico vobis: diligite inimicos vestros . Если о дурных помыслах – снова обратитесь к Евангелию: De corde exeunt cogitationes malae . Если о непостоянстве друзей – к вашим услугам Катон со своим двустишием:

Donec eris felix, multos numerabis amicos,
Tempora si fuerint nubila, solus eris .

И так благодаря латинщине и прочему тому подобному вы прослывете по меньшей мере грамматиком, а в наше время звание это приносит немалую известность и немалый доход.

Что касается примечаний в конце книги, то вы смело можете сделать так: если в вашей повести упоминается какой-нибудь великан, назовите его Голиафом, – вам это ничего не будет стоить, а между тем у вас уже готово обширное примечание в таком роде: Великан Голиаф – филистимлянин, коего пастух Давид в Теревиндской долине поразил камнем из пращи, как о том повествуется в Книге Царств, в главе такой-то.

Затем, если вы хотите сойти за человека, отлично разбирающегося в светских науках, а равно и за космографа, постарайтесь упомянуть в своей книге реку Тахо, – вот вам еще одно великолепное примечание, а именно: Река Тахо названа так по имени одного из королей всех Испаний; берет начало там-то и, омывая стены славного города Лиссабона, впадает в Море-Океан; существует предположение, что на дне ее имеется золотой песок, и так далее. Зайдет ли речь о ворах – я расскажу вам историю Кака, которую я знаю назубок; о падших ли женщинах – к вашим услугам епископ Мондоньедский: он предоставит в ваше распоряжение Ламию, Лаиду и Флору, ссылка же на него придаст вам немалый вес; о женщинах жестоких – Овидий преподнесет вам свою Медею; о волшебницах ли и колдуньях – у Гомера имеется для вас Калипсо, а у Вергилия – Цирцея; о храбрых ли полководцах – Юлий Цезарь в своих Записках предоставит в ваше распоряжение собственную свою персону, а Плутарх наградит вас тьмой Александров. Если речь зайдет о любви – зная два-три слова по-тоскански, вы без труда сговоритесь со Львом Иудеем, а уж от него с пустыми руками вы не уйдете. Если же вам не захочется скитаться по чужим странам, то у себя дома вы найдете трактат Фонсеки О любви к богу, который и вас, и даже более искушенных в этой области читателей удовлетворит вполне. Итак, вам остается лишь упомянуть все эти имена и сослаться на те произведения, которые я вам назвал, примечания же и выноски поручите мне: клянусь, что поля вашей повести будут испещрены выносками, а примечания в конце книги займут несколько листов.

Теперь перейдем к списку авторов, который во всех других книгах имеется и которого недостает вашей. Это беда поправимая: постарайтесь только отыскать книгу, к коей был бы приложен наиболее полный список, составленный, как вы говорите, в алфавитном порядке, и вот этот алфавитный указатель вставьте-ка в свою книгу. И если даже и выйдет наружу обман, ибо вряд ли вы в самом деле что-нибудь у этих авторов позаимствуете, то не придавайте этому значения: кто знает, может быть, и найдутся такие простаки, которые поверят, что вы и точно прибегали к этим авторам в своей простой и бесхитростной книге. Следственно, в крайнем случае, этот длиннейший список будет вам хоть тем полезен, что совершенно для вас неожиданно придаст книге вашей известную внушительность. К тому же вряд ли кто станет проверять, следовали вы кому-либо из этих авторов или не следовали, ибо никому от этого ни тепло ни холодно. Тем более что, сколько я понимаю, книга ваша не нуждается ни в одном из тех украшений, которых, как вам кажется, ей недостает, ибо вся она есть сплошное обличение рыцарских романов, а о них и не помышлял Аристотель, ничего не говорил Василий Великий и не имел ни малейшего представления Цицерон. Побасенки ее ничего общего не имеют ни с поисками непреложной истины, ни с наблюдениями астрологов; ей незачем прибегать ни к геометрическим измерениям, ни к способу опровержения доказательств, коим пользуется риторика; она ничего решительно не проповедует и не смешивает божеского с человеческим, какового смешения надлежит остерегаться всякому разумному христианину. Ваше дело подражать природе, ибо чем искуснее автор ей подражает, тем ближе к совершенству его писания. И коль скоро единственная цель вашего сочинения – свергнуть власть рыцарских романов и свести на нет широкое распространение, какое получили они в высшем обществе и у простонародья, то и незачем вам выпрашивать у философов изречений, у Священного Писания – поучений, у поэтов – сказок, у риторов – речей, у святых – чудес; лучше позаботьтесь о том, чтобы все слова ваши были понятны, пристойны и правильно расположены, чтобы каждое предложение и каждый ваш период, затейливый и полнозвучный, с наивозможною и доступною вам простотою и живостью передавали то, что вы хотите сказать; выражайтесь яснее, не запутывая и не затемняя смысла. Позаботьтесь также о том, чтобы, читая вашу повесть, меланхолик рассмеялся, весельчак стал еще веселее, простак не соскучился, разумный пришел в восторг от вашей выдумки, степенный не осудил ее, мудрый не мог не воздать ей хвалу. Одним словом, неустанно стремитесь к тому, чтобы разрушить шаткое сооружение рыцарских романов, ибо хотя у многих они вызывают отвращение, но сколькие еще превозносят их! И если вы своего добьетесь, то знайте, что вами сделано немало.

С великим вниманием слушал я моего приятеля, и его слова так ярко запечатлелись в моей памяти, что, не вступая ни в какие пререкания, я тут же с ним согласился и из этих его рассуждений решился составить пролог, ты же, благосклонный читатель, можешь теперь судить об уме моего друга, поймешь, какая это была для меня удача – в трудную минуту найти такого советчика, и почувствуешь облегчение при мысли о том, что история славного Дон Кихота Ламанчского дойдет до тебя без всяких обиняков, во всей своей непосредственности, а ведь вся Монтьельская округа говорит в один голос, что это был целомудреннейший из любовников и храбрейший из рыцарей, какие когда-либо в том краю появлялись. Однако ж, знакомя тебя с таким благородным и таким достойным рыцарем, я не собираюсь преувеличивать ценность своей услуги; я хочу одного – чтобы ты был признателен мне за знакомство с его славным оруженосцем Санчо Пансою, ибо, по моему мнению, я воплотил в нем все лучшие качества оруженосца, тогда как в ворохе бессодержательных рыцарских романов мелькают лишь разрозненные его черты. Засим молю бога, чтобы он и тебе послал здоровья и меня не оставил. Vale .

НА КНИГУ О ДОН КИХОТЕ ЛАМАНЧСКОМ УРГАНДА НЕУЛОВИМАЯ

Если к людям мыслей здравых
Ты, о, книга, обратишься, -
То не ждут тебя укоры,
Что, мол, ерунду ты порешь;
Ну, а коль неосторожно
В руки дашься дуракам ты,
То они укоров много
Выскажут тебе нещадно,
Хоть старанья прилагают,
Чтоб казаться мудрецами.

Знаем мы: пышнее крона
Древа, что цветет на солнце, -
Больше тени даст в жару нам.
Отправляйся же ты в Бехар:
Царственное древо есть там, -
Не плоды дает, а принцев!
И меж них блистает герцог, -
Тот, что равен Александру.
Ты при нем ищи приюта, -
Любит смельчаков удача!

Ты поведай о деяньях
Дворянина из Ламанчи,
У кого от глупых книжек
Вовсе разум помутился, -
Дамы, рыцари, турниры, -
Лишь о них одних и думал,
И с Неистовым Роландом
Стал равнять себя: влюбленный,
Храбростью дерзал добиться
Дульсинеи он Тобосской.

Ты не украшай обложку
Авторским гербом, о, книга:
Карта лишняя частенько
Комбинацию лишь губит.
Предисловье красит скромность,
Пусть об авторе не судят:
«Мол, равняться с Ганнибалом
Вздумал, с Альваро де Луной
Или с королем Франсиско,
Жребий пленника клянущим!»

Раз не столь учен твой автор,
Как Хуан Латино мудрый,
Мавр, умом своим известный, -
Не срамись латынью скверной, -
Чего нет, тем не гордися.
И цитат не измышляй ты,
А не то прочтет, кто знает,
Ложь твою раскроет живо
И воскликнет, позабавлен:
«Что ж ты врешь напропалую?»

В описаньях не усердствуй,
В душу лезть не смей героям:
Путь души тернист, извилист, -
В кровь на нем собьешь лишь ноги.
Избегай острить чрезмерно, -
Остроумцев бьют нещадно, -
Но старайся повсечасно
Доброй ты добиться славы.
Помни: коли глуп писатель,
Ждут его одни насмешки!

Помни: коли самолично
Ты живешь в стеклянном доме,
Глупо было бы камнями
Разбивать соседям окна,
Ведь хороший сочинитель
Скромен, сдержан и разумен, -
Ну, а тот, кто лишь напрасно
Портит бедную бумагу,
Чтоб кухонных девок тешить,
Пишет, что да как попало!

Амадис Галльский Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ

Ты, который знает ад в сиянье рая,
Что познал и сам я в скорбный час, влюбленный
И с предметом страсти злобно разлученный,
Над Стремниной Бедной слезы проливая, -

Хлад и зной терпевший, сердцем уповая,
Утолявший жажду влагой слез соленой,
Облачен в лохмотья, златом обделенный,
Ел плоды и злаки, их с земли сбирая, -

Обретя бессмертье, проживешь отныне,
Сколь по тропам горним гнать упорно будет
Резвую четверку Феб прекраснокудрый.

Пусть тебя отважным называют люди,
Пусть твоя держава превзойдет иные,
И затмит всех прочих твой создатель мудрый!

Дон Бельянис Греческий Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ

Мечом сражал я и копьем крушил,
Всех странствующих рыцарей затмил я,
К добру и правде устремляя силы,
Непобедим на поле бранном был.

Как карликов, я великанов бил,
В бою с врагами не щадил усилий,
Хранил в душе прекрасный образ милой
И, честь блюдя, поверженных щадил.

Влеклась за мной судьба рабою верной,
Я шел вперед, на случай уповая,
Фортуна, рок, – все были мне друзья.

Но, хоть взлелеян славой беспримерной,
Взнесенной выше лунного серпа я,
К тебе, Кихот, питаю зависть я!

Сеньора Ориана Дульсинее Тобосской
СОНЕТ

О, если бы мой Мирафлорес смел
В Тобосо, Дульсинея, вдруг явиться,
А Лондон – в дом твой скромный обратиться,
Как я бы восхваляла мой удел!

О, поменять бы облик наших тел,
На день один тобою воплотиться -
И рыцарем отважнейшим гордиться,
Что в честь мою спешит на подвиг, смел!

Страсть друга не ценя превыше чести,
Бежала б я, как Дон Кихота – ты,
И девичью невинность сберегла я, -

И, недоступна зависти и лести,
Царила б я в блаженстве чистоты
И ныне не скорбела бы, страдая.

ГАНДАЛИН, ОРУЖЕНОСЕЦ АМАДИСА ГАЛЛЬСКОГО, САНЧО ПАНСЕ, ОРУЖЕНОСЦУ ДОН КИХОТА
СОНЕТ

О, славный муж! Высокою судьбой
Ты, рыцарю служить благословенный,
Сей жребий принял мирно и степенно,
Не встретив въяве схватки грозовой!

Серпом, мотыгой век ты мерил свой,
Но в путь, в свой час, отправился смиренно -
И посрамил отвагой отрешенной
Всех тех, кто на словах лишь горд собой.

Твой тучен зад. В суме чересседельной
Полно еды. Осел твой миловиден, -
О, как тебе завидую я глухо…

Вперед же, Санчо, к славе беспредельной, -
Такой, что сам испанский наш Овидий
Тебя почтит приятельскою плюхой!

Балагур, празднословный виршеплет, Санчо Пансе и Росинанту
Санчо Пансе

Санчо я, оруженосец,
Что с Кихотом из Ламанчи,
Возмечтав о лучшей доле,
Вольно странствовать пустился, -
А уж, коль припрет, дать деру
Смог, скажу тихонько, даже
Вильядьего бесхребетный,
Как о том и говорится
В «Селестине» – книге славной,
Хоть и чуть солоноватой.

Росинанту

Гордый правнук я Бабьеки,
Росинант дано мне имя.
В услуженье Дон Кихоту
Был я тощ, как мой хозяин,
Но, хоть тих на вид, заморен, -
А овса умел потырить
Незаметно, как когда-то,
Чрез соломинку пустую,
Выдул у слепца винишко
Ласарильо хитроумный.

Неистовый Роланд Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ

Двенадцать было нас, но ты, герой,
Затмил нас всех, – пусть не носил короны, -
Отвагою своей непревзойденной,
Числом побед и чести чистотой.

Сведен с ума Анжелики красой,
Я, сир Роланд, герой непокоренный,
Деяньями потряс мир изумленный,
Навек оставшись в памяти людской.

Меня ты превзошел великой славой, -
Склоняюсь скромно пред достойным мужем, -
Хотя в безумье схожи мы с тобой;

Тобою сокрушен и мавр кровавый,
И турок злой, – и оба мы, к тому же,
Обделены любовию земной.

Рыцарь Феба Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ

Учтивый муж, цари на поле бранном,
Ведь подвиги мои твои затмили!
Мы храбростью равны, но рыцарь странный,
Испанский Феб меня превысил силой.

Сулили мне короны, царства, страны,
Молили: правь над нами, рыцарь милый!
Все я отринул ради Кларидьяны,
В красу ее влюбившись до могилы.

Утратив разум, я, в разлуке с нею,
Играл со смертью так, что ад, поверьте,
Дрожал, когда я пир кровавый правил.

А ты, Кихот, любовью к Дульсинее
И собственное имя обессмертил,
И образ той, кого любил, прославил!

Солисдан Дон Кихоту Ламанчскому
СОНЕТ

Хотя, сеньор достойный Дон Кихот,
У вас от книг сознанье помутнело,
Но и завистник самый оголтелый
Пятна на вашей чести не найдет.

Вы, подвигам своим теряя счет,
С несправедливым злом сражались смело,
Хотя не раз бивал за это дело
И брал вас в плен тупой и пошлый сброд.

И ежели красотка Дульсинея,
Вас прогнала жестоко и постыдно,
Не оценивши верности прекрасной,

Утешьтесь: да глупа она, Бог с нею,
И сват из Санчо Пансы незавидный,
И сами вы – жених не слишком страстный.

Диалог Бабьеки и Росинанта
Сонет

Б. Эй, Росинант, что ты так тонкотел?
Р. Легко ль коню голодному, больному?
Б. Где ж твой овес, где сытная солома?
Р. Их мой хозяин сам на завтрак съел.
Б. Осел, кто на хозяина посмел
Взводить поклеп, тем честь позоря дома!
Р. Хозяин фору даст ослу любому:
Влюбился – и рассудком оскудел.
Б. Любовь – безумье? Р. Нет, гораздо хуже!
Б. Умно! Р. Еще бы, – голод учит жить.
Б. К хозяину ступай с мольбой горячей.
Р. К кому ж идти мне с жалобой досужей?
Ведь конюх мой, коль правду говорить,
Да и хозяин, – жалкие две клячи!

ГЕРЦОГУ БЕХАРСКОМУ, МАРКИЗУ ХИБРАЛЕОНСКОМУ, ГРАФУ БЕНАЛЬКАСАРСКОМУ И БАНЬЯРЕССКОМУ, ВИКОНТУ АЛЬКОСЕРСКОМУ, СЕНЬОРУ КАПИЛЬЯССКОМУ, КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ

Ввиду того что Вы, Ваша Светлость, принадлежа к числу вельмож, столь склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени Вашей Светлости и ныне, с тою почтительностью, какую внушает мне Ваше величие, молю Вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы, хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей просвещенных, дерзнул он под сенью Вашей Светлости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый приговор, – Вы же, Ваша Светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности.

Мигель де Сервантес Сааведра

Досужий читатель! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить в темнице бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, – словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков. Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух – вот что способно оплодотворить самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и грации. Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, – на самом деле я его отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как король властен установить любой налог, и тебе должна быть известна поговорка: «Дай накроюсь моим плащом – тогда я расправлюсь и с королем». Все это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от каких бы то ни было обязательств, – следственно, ты можешь говорить об этой истории все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь хулить ее, или же наградят, если похвалишь.

Единственно, чего бы я желал, это чтобы она предстала пред тобой ничем не запятнанная и нагая, не украшенная ни прологом, ни бесчисленным множеством неизменных сонетов, эпиграмм и похвальных стихов, коими обыкновенно открывается у нас книга. Должен сознаться, что хотя я потратил на свою книгу немало труда, однако ж еще труднее было мне сочинить это самое предисловие, которое тебе предстоит прочесть. Много раз брался я за перо и много раз бросал, ибо не знал, о чем писать; но вот однажды, когда я, расстелив перед собой лист бумаги, заложив перо за ухо, облокотившись на письменный стол и подперев щеку ладонью, пребывал в нерешительности, ко мне зашел невзначай мой приятель, человек остроумный и здравомыслящий, и, видя, что я погружен в раздумье, осведомился о причине моей озабоченности, – я же, вовсе не намереваясь скрывать ее от моего друга, сказал, что обдумываю пролог к истории Дон Кихота, что у меня ничего не выходит и что из-за этого пролога у меня даже пропало желание выдать в свет книгу о подвигах столь благородного рыцаря.

– В самом деле, как же мне не бояться законодателя, издревле именуемого публикой, если после стольких лет, проведенных в тиши забвения, я, с тяжким грузом лет за плечами, ныне выношу на его суд сочинение сухое, как жердь, не блещущее выдумкой, не отличающееся ни красотами слога, ни игрою ума, не содержащее в себе никаких научных сведений и ничего назидательного, без выносок на полях и примечаний в конце, меж тем как другие авторы уснащают свои книги, хотя бы даже и светские, принадлежащие к повествовательному роду, изречениями Аристотеля, Платона и всего сонма философов, чем приводят в восторг читателей и благодаря чему эти самые авторы сходят за людей начитанных, образованных и красноречивых? Это еще что, – они вам и Священное писание процитируют! Право, можно подумать, что читаешь кого-нибудь вроде святого Фомы или же другого учителя церкви. При этом они мастера по части соблюдения приличий: на одной странице изобразят вам беспутного повесу, а на другой преподнесут куцую проповедь в христианском духе, до того трогательную, что читать ее или слушать – одно наслаждение и удовольствие. Все это отсутствует в моей книге, ибо нечего мне выносить на поля и не к чему делать примечания; более того: не имея понятия, каким авторам я следовал в этой книге, я не могу предпослать ей по заведенному обычаю хотя бы список имен в алфавитном порядке – список, в котором непременно значились бы и Аристотель, и Ксенофонт, даже Зоил и Зевксид, несмотря на то, что один из них был просто ругатель, а другой художник. Не найдете вы в начале моей книги и сонетов – по крайней мере, сонетов, принадлежащих перу герцогов, маркизов, графов, епископов, дам или же самых знаменитых поэтов. Впрочем, обратись я к двум-трем из моих чиновных друзей, они написали бы для меня сонеты, да еще такие, с которыми и рядом нельзя было бы поставить творения наиболее чтимых испанских поэтов.

Словом, друг и государь мой, – продолжал я, – пусть уж сеньор Дон Кихот останется погребенным в ламанчских архивах до тех пор, пока небо не пошлет ему кого-нибудь такого, кто украсит его всем, чего ему недостает. Ибо исправить свою книгу я не в состоянии, во-первых, потому, что я не довольно для этого образован и даровит, а во-вторых, потому, что врожденная лень и наклонность к безделью мешают мне устремиться на поиски авторов, которые, кстати сказать, не сообщат мне ничего такого, чего бы я не знал и без них. Вот откуда проистекают мое недоумение и моя растерянность, – все, что я вам рассказал, служит достаточным к тому основанием.

Выслушав меня, приятель мой хлопнул себя по лбу и, разразившись хохотом, сказал:

– Ей-богу, дружище, только сейчас уразумел я, как я в вас ошибался: ведь за время нашего длительного знакомства все поступки ваши убеждали меня в том, что я имею дело с человеком рассудительным и благоразумным. Но теперь я вижу, что мое представление о вас так же далеко от истины, как небо от земли. В самом деле, как могло случиться, что столь незначительные и легко устранимые препятствия смутили и озадачили ваш зрелый ум, привыкший с честью выходить из более затруднительных положений? Ручаюсь, что дело тут не в неумении, а в избытке лени и в вялости мысли. Хотите, я вам докажу, что я прав? В таком случае слушайте меня внимательно, и вы увидите, как я в мгновение ока смету с вашего пути все преграды и восполню все пробелы, которые якобы смущают вас и повергают в такое уныние, что вы уже не решаетесь выпустить на свет божий повесть о славном вашем Дон Кихоте, светоче и зерцале всего странствующего рыцарства.